Аниннский Лев

                                                 ИНТЕР-НЕТ И ИНТИФА-ДА

                                     (О книге стихов Евгения Минина "Линия крыла")

     Прежде, чем засесть в интернет, герой проходит жизненный путь не в виртуальном, а в реальном пространстве.

     Реальное пространство - пыльные улочки города Невеля, что в Псковской области нерушимого некогда Советского Союза: пробраться в чужой сад, стырить кислое яблоко, удрать на берег озера и, созерцая коптящие трубы, укладывать дребедень быта в звенящие строчки: "и речушка через город - словно жилка на виске".

     Потом - пограничное пространство Шереметьева: хамство таможенников, которые шмонают недавнего гражданина СССР, отбывающего на историческую родину.

     Потом - пограничное между землей и небом пространство синагоги: на первые пять минут у новоиспеченного израильтянина ивритских слов хватает, потом, притулившись в сторонке, он беседует с богом молча.

     Это уже, считай, виртуальное общение - в пространстве веры.

     В пространстве любви рандеву с женщиной принимает следующий вид:

     Мы встретились с тобой

                           в пространстве виртуальном,

     Такой уж нынче век,

                            такой уж нынче свет,

     Не в маленьком кафе,

                            не в грустном танце бальном, 

                                  с тобою интернет.

        По обязанности критика отмечаю фальшивую строчку (вы часто видели, что в маленьком кафе танцуют бальные танцы?) и с увлечением слежу, что будет дальше:

   Любовь и Интернет -

                               прекрасные моменты,

    Ни встреч, и ни цветов -

                            лишь кнопки под рукой,

   Но если ты чего,

                          то я нажму на энтер,

    И ты уже с другим,

                                   и я уже с другой!..

     Для непосвященных: "Enter" - клавиша, обозначающая: "Давай!", в отличие от клавиши "Escape", обозначающей: "Отвали!" Даем дальше:

   А в интернете мы
                               все выглядим моложе,
     А монитор всегда
                                     обманом режет глаз,
     Не скажет он тебе,
                                    что сорок мне, о боже!
     Не скажет мне,
                             что ты
                                           в разводе третий раз.

     Сорок?! На следующей же странице он признается, что ему пятьдесят с хвостиком. Что у него два сына ("старел от сына к сыну"), у каждого - по компьютеру (эти парни осуществили набор и дизайн отцовской книги), а жена...

     А жена, как полагается в Израиле, вкалывает. Да еще в ночную смену. Дома читает Гегеля и Канта. Причем с таким увлечением, что забывает выключить газ и, вспомнив, пулей несется к плите. А когда у мужа от подступающих стихов скачет давление, - оказывается рядом. С фонендоскопом в руках!

     Реальность, подстерегающая поэта за пределами утло-уютного дома, плавится от яростной ближневосточной жары. Рынок - минное поле: идешь и ждешь, что встречный бородач, обвязанный поясом шахида, взлетит вместе с тобой к небесам, так что бог заплачет, бессильный помочь этим двум потомкам праотца Авраама. А вот какой-то мальчик подымает камень: Кто скорее - ты пристрелишь этого палестинского метателя или он "угодит тебе в лицо под очки".

     Очки - несомненный знак интеллигентности: лирический герой явно получил в СССР приличное образование. А вот душу ему там отравили. Чем? Русской склонностью к покаянию: ведь если он убьет этого палестинского мальчика - как потом возвратится "к стихам на столе"?

     Душа зажата меж интернетом и интифадой.

     Выводит душу из этого клинча - Арончик.

     "Ах, Арончик, что ж ты плачешь?" - обращается поэт к собственному отцу (по раннесоветской, что ли, моде называя родителя по имени). А плачет Арончик потому, что вспоминает себя самого - мальчиком: как в сорок первом году немцы поставили к стенке его отца и трех сестер, как за годы до того погибла мама, заслонив его, Арончика, собой.

     Плачет Арончик, полвека не может остановиться, не стесняется ни своего выросшего сына, ни израильтян-внуков, которым его погибшая мама приходится уже, стало быть, прабабкой.

     Стихи обрываются спазмом:
 

Ах, Арончик, что ж ты плачешь?

мальчик возле мёртвой мамы,

А над маленькой головкой

столько подлости и зла,

Но ты всё преодолеешь,

и ничто тебя не сломит,

Я прошу, не плачь, Арончик,

ах, Арончик, что ж ты пла...

     В интернет такие осекающиеся стихи не влезают. "Линия крыла" интернету не дается. В интернете проблемы решаются иначе: надо нажать на эскейп.

     Реальное пространство, пропитанное слезами и кровью, сквозь очки компьЮЗЕРА кажется черным сном.

     Пробуждение светло.

И, может быть, как будто в странном сне

Туда, где разошлись мы, всё разрушив,

Вернёмся,

         чтоб услышать в тишине,

Как от разлуки наши плачут  души.

     Это и есть подлинное любовное послание, написанное израильским поэтом советского происхождения, носящим имя одного из самых популярных героев русской классики и фамилию одного из самых бескорыстных спасителей российского отечества.